www.alexandrmen.ru (www.alexandermen.ru)

об о. Александре Мене
Владимир Шнейдер
искусствовед. Живёт в Нью-Йорке
Опубликовано: «Истина и жизнь» 9 2001

Почему сегодня, более десятилетия спустя после мученической кончины отца Александра, всё не утихают споры о нём, почему его имя остаётся в центре церковной полемики?

Только ли потому, что одним импонируют широта взглядов отца Александра, его уникальная образованность, отсутствие крайностей в суждениях, обаяние его личности, его книги и пастырский стиль — качества совсем не редкие на Западе, — а другим не нравятся его еврейство, открытость к инославию, некатегоричность высказываний по спорным вопросам? Думаю, ответ надо искать глубже.

Может быть, никто так остро, так ясно, как отец Александр, не ощущал подлинной реальности времени, в которое ему пришлось жить. Он был чуть ли не единственным, кто уверенно и без боязни шёл вперёд. Казалось, он твердо знал, что и как делать. И делал. Это невольно раздражало одних, настораживало других, смущало третьих. Признаюсь, я сам был смущён, когда впервые увидел отца Александра в 1981 году в Москве в довольно необычном обществе «босоногих». Это была странная компания последователей некоего человека, которого они называли «учителем» и который их учил, что нужно ходить босиком, чтобы питаться соками земли. Почему-то они ходили босиком и в квартире, по-моему, мы с отцом Александром были единственными в ботинках. Я попал туда случайно и об отце Александре никогда раньше не слышал. Отец Александр был в светской одежде и показывал слайд-фильм о Христе, сопровождая его комментариями. Всё это было для меня настолько непривычно, странно... Помню, после фильма у отца Александра спросили, как он относится к «учителю». Отец Александр уклонился от прямого ответа, процитировав то место из Евангелия, где сказано: «Никого не называйте учителем...» — и стал говорить о Христе, но было заметно, что атмосфера была для него не очень доброжелательная. Вскоре он ушёл — его ждали в другом доме, и я очень удивился, узнав, что это был православный священник. То, как он выглядел и что делал, было непривычно и неожиданно для православного священника.

Он шёл вперёд, когда другие смотрели назад.

В застойное советское время многие испытывали ностальгию по дореволюционному прошлому, которое казалось несбыточным раем. В прошлом находили утешение. Вперёд даже смотреть было страшно, не то что идти. Так вот, он шёл вперёд, не соблазняясь иллюзиями прошлого. Это ясновидение и было уделом его гения. Он был в этом одинок, и у него не было времени и сил на ненужную полемику. Он спешил. Он знал, что время кратко. Не мешают, терпят — и за то слава Богу. Работал сверх человеческих сил. Единственным вопросом для него было: успею ли? Он часто говорил: «Если Бог даст сил», «Если позволит Бог».

Хорошо помню ещё одну встречу с ним — зимним вечером 1983 года в одной из квартир в Санкт-Петербурге (тогда ещё Ленинграде). Отец Александр сидит в мягком кресле, в его руках чашка с горячим чаем. Его вид источает уют и умиротворение, а говорит он вот что:

«...Для меня как биолога здесь всё предельно ясно. Я сам занимался этим в Сибири, когда учился на биофаке. Это чистая наука. Из каждых десяти особей пушных зверьков, имеющих ценный мех, только пять передают потомству стопроцентно здоровые гены и тем самым — лучшую шкурку, с остальными пятью — сложнее. И тут можно управлять. Целенаправленный отбор самых лучших приводит в результате длительной работы к тому, что почти 100% особей передают потомству хорошую шкурку. Обычно на это уходит три-четыре поколения особей. А теперь подумайте, что может случиться, если эксперимент проводить прямо наоборот, то есть целенаправленно, десятилетиями работать над ухудшением породы. Можно добиться обратного результата: почти стопроцентной передачи испорченной шкурки. Такой эксперимент противоестественен, и выходить из него очень трудно. Понадобится втрое больше времени, чтобы вернуться сначала к норме (пять из десяти — здоровые), а уж потом думать об улучшении. Так вот, этот обратный эксперимент, только на людях, был проделан в нашей стране. Понадобятся многие и многие десятилетия просто нормальной жизни, прежде чем люди вернутся к естественной норме; о каком-либо улучшении "человеческого материала" просто не может быть и речи... Но есть во всём этом и иной план — уровень откровения, уровень чуда, когда Сам Бог вмешивается, и процесс качественно ускоряется. Так уже не раз бывало в истории. Я глубоко уверен, что нашу страну в той ситуации, в которой она сейчас находится, может спасти только чудо...»

Отец Александр говорил о вещах, для многих необычных и непривычных, и говорил с глубоким знанием. Он, конечно, видел намного дальше других.

Казалось бы, такое знание неизбежно ведёт к суровости, но он не был внешне суров. Напротив, жизнерадостен, весел. Он любил жизнь, любил природу, любил людей, был, как мы говорим по-русски, «компанейским» человеком.

Однако духовный завет о. Александра — трезвость. Хватит иллюзий, достаточно их было в прошлом.

К сожалению, за то время, что отца Александра нет с нами, сложилось немало мифов о нём. Его образ искажается не только ненавистниками, но и излишне ревностными почитателями. Сложилась традиция украшения его биографии обстоятельствами, не всегда отвечающими действительности. На одном из вечеров творческой интеллигенции, посвящённых памяти отца Александра, в начале 90-х довелось услышать немало подробностей его биографии, преимущественно легендарного свойства; с придыханием говорилось о мистическом проникновении в возможное содержимое похищенного. убийцей портфеля отца Александра; о каких-то таинственных словах отца Александра, смысл которых был понят позже; будто он точно знал день и час своей смерти, о чём и намекнул одной даме в записке, которая потом куда-то исчезла... Заговорщически понизив голос, дама сообщила, что на вечер приехал «тот, кто тайно вдохновлял, благословлял и организовывал многогранную деятельность отца Александра Меня, — сегодня мы наконец-то можем не боясь назвать его имя, это духовник отца Александра епископ Михаил Мудьюгин». Владыка Михаил, выйдя тогда на сцену, сказал: «...Я никогда им не руководил и ничего не направлял, и признаюсь по правде, книг его я тоже не читал. Да, приезжал он ко мне, мы много говорили. Да, я его исповедовал и благословлял на то, на что он испрашивал благословение. Делал я это потому, что считал это полезным для Церкви. Вот, собственно, и всё, что я могу рассказать вам об отце Александре...»

Отец Александр не нуждается в украшении своей биографии. Его авторитет не нуждается в поддержке набором имён знаменитостей, который часто приводится в воспоминаниях о нём.

Отец Александр Мень никогда не претендовал на то, чтобы быть пророком, чудотворцем, оракулом или старцем. Было бы преувеличением говорить, что он оставил после себя некое новое христианское учение. Он не создал также никакой новой приходской или околоприходской структуры. Его прихожане не были никак организованы. Каждый был связан с отцом Александром, и он был связан с каждым, но не было специально разработанного принципа связи людей друг с другом. Конечно, существовали молитвенные группы, велась катехизация... Почти всю свою пастырскую жизнь отец Александр был вторым священником маленького сельского прихода. Когда он сам стал настоятелем, то внешне в приходе мало что изменилось. Службы, требы, крещения, отпевания...

Не был отец Александр и богословом в академическом смысле слова, хотя и касался многих догматических вопросов, высказывал по ним своё мнение. Однако вывести систему из этих высказываний и говорить о каком-то особом богословии отца Александра вряд ли возможно. Его книги носили подчёркнуто религиозно-просветительский, научно-популярный характер и были обращены к людям заведомо не церковным, а лишь ищущим путь в Церковь. Он сам не раз настаивал на этом. Поэтому даже ненавистники отца Александра, упорно ищущие у него ереси, ничего толком найти не могут (о патологических ненавистниках не говорю — те, конечно, находят).

Не был отец Александр и диссидентом: ни церковным, ни политическим. Он никогда не подписывал никаких воззваний. Он не лукавил, когда говорил на допросах в КГБ, что книги он писал для своих прихожан, в ответ на их вопросы, и на Запад они попали случайно, не по его воле. Это была чистая правда: он писал не для славы на Западе, а просто для своих друзей и прихожан, как бы продолжая с ними разговор. На один мой вопрос он однажды сказал: «Посмотрите у меня в "Магизме и единобожии" — там есть ответ...» То есть он уже когда-то давно ответил в книге на мой вопрос, он написал это для меня и таких же, как я.

При всей своей любви к инославию отец Александр ни разу не нарушил конфессиональную дисциплину. Он не утверждал себя на пути реформы богослужения или богослужебного языка. На всё, что делал, он испрашивал благословения своего духовника — епископа Православной Церкви.

Отец Александр не был членом «катакомбной Церкви», а всю свою сознательную жизнь был членом Русской Православной Церкви. Останавливаюсь на этом, потому что в биографии отца Александра нередко подчёркивается то обстоятельство, что он был воспитан в так называемой «катакомбной Церкви». При этом под «катакомбной Церковью» обычно подразумевается, особенно у людей несведущих, нечто сладкозвучное, несомненно позитивное, этакое чуть ли не предвестие христианства XXI века, разумеется, в противовес омерзительному коллаборационизму Церкви официальной. Но «катакомбы» были, мягко говоря, разными. «Катакомбам» несравненно более, чем Московской Патриархии, были присущи те крайности консервативного толка, которых отец Александр всегда старался избегать. Да, верно, люди, оказавшие большое влияние на отца Александра в годы его детства и отрочества, в силу тех или иных обстоятельств входили в «катакомбную Церковь». Но духовность их определялась не принадлежностью к «катакомбам». «Катакомбы» существовали и при жизни отца Александра, священника Московской Патриархии, так же как существуют и сейчас... «Мой приход будет последним в Московской Патриархии», — сказал отец Александр во время повального бегства московских приходов в зарубежный синод.

Трезвость и ещё раз трезвость — вот завет отца Александра. Он и был единственным трезвым среди повального хмельного угара. Его деятельность была обусловлена совершенно осознанным, зрячим, трезвым видением вещей в их реальной сути, той сути, которая открывается не на уровне диссидентско-кухонной риторики, а на глубинах откровения.

«Наверху» к отцу Александру относились как к инопришельцу. Чувствовали нутром его инаковость. Сам факт его существования был неудобен.

Как отец Александр вырос, самовоспитался, уцелел — это загадка. Для меня полнота и гармоничность его личности, включая и просто человеческую красоту, — самое большое в нём чудо. Его путь стремителен и прям. Уже в раннем отрочестве он ясно увидел своё жизненное призвание и никогда не свернул с раз и навсегда избранного пути. Ему не были свойственны страстные метания из одной крайности в другую, надрыв, мучительные сомнения, колебания и мимолётные увлечения, что нередко характеризует тип русского религиозного мыслителя.

В нём также не было ничего от духа отрицания и борьбы против. Он был созидатель. Он знал всё и всему знал место. Его книги — целостная и ясная программа здорового и радостного, культурного христианского видения мира, мира не осуждённого, а возлюбленного Христом во всём его противоречивом разнообразии. И отцу Александру дано было видеть в этом разнообразии свою иерархию, свои ценности и достижения в свете христианского откровения.

Именно в этой цельности, ясности и состоит тайна отца Александра — личности, радостно и достойно прошедшей путём Христа в стране, где умеренный компромисс считался высокой мудростью и где господствовало расхожее представление: не до жиру, быть бы живу. И в этом смысле другой такой, всецело светлой, абсолютно цельной и целеустремлённой, гармоничной личности Россия советского времени не знала. Это и делает отца Александра выразителем христианского идеала, явленного в наши дни. Его путь — воистину путь Христов.

Он не оставил нам руководства. Его книги нельзя превратить в инструкции. Следовать ему можно только в духе.

Он был очень строг к себе и бесконечно мягок к другим. Он никогда не использовал свой авторитет для наложения внешних уз на своих прихожан, в смысле: как часто нужно причащаться или исповедоваться, обязательно ли быть на всенощной в субботу накануне Литургии, какое молитвенное правило читать, можно ли, опоздав на Литургию, причаститься. Он нередко избегал прямых ответов на эти вопросы. Говорил: я сам предпочитаю делать так-то и так-то, однако это совсем не исключает и не умаляет других путей... Он знал, что любовь Бога безгранична и что Бог любит человека таким, какой он есть.

Он не уставал повторять: у христиан есть только одно оружие — прощение и любовь.

За годы, прошедшие со дня гибели отца Александра, в России многое изменилось. Уже больше нет на карте той страны, в которой он прожил свою удивительную жизнь и где встретил смертельный удар. С такой же поразительной стремительностью, смехотворной лёгкостью и непредсказуемостью, с какой в своё время рухнула историческая Россия, на наших глазах совершилось крушение советской империи. Россия снова, уже в который раз, на распутье. Снова ставятся те же вопросы. Кто мы? Что делать? Куда идти?

Отец Александр не сомневался, в какой плоскости нужно искать ответ.

Митрополит Антоний (Блюм) в одной из своих недавних проповедей сказал, что мир вступает в новую полосу мрака, когда силы зла и распада значительно увеличатся. Но он и напомнил, что свет во тьме светит и тьма не может объять его. Об этом же нам говорят жизнь и смерть святомученика Александра Меня.