www.alexandrmen.ru (www.alexandermen.ru)

Алик Василевский — отец Александр
Воспоминания Н.Д. Габриэлян

— О, как трудно заглянуть в эти далекие уголки «подвалов памяти»! Трудно, но иначе нельзя, надо вспомнить все: обстановку, лица, разговоры. Каким он был тогда — этот обаятельный юноша Алик Василевский и какими были мы, его сверстники — юные биологи (юннаты) начала 50-х...

 

Как давно это было! Целая эпоха отделяет меня от той весны, весны 1951 года. Совсем недавно кончилась война, серые платки и телогрейки сменились пальто, появилось понятие «идем в гости», на столе в праздничные дни уже был салат из картофеля, а приторное «американское суфле» заменил «довоенный» компот из сухофруктов. Четыре года уже не было карточек и мама давно отмыла окна от «маскировки». Москва оживала.

Конец «сталинской эпохи» для нас, школьников, ознаменовался очередной педагогической реформой, которая разделила школы на мужские и женские. Эти школы напоминали закрытые учебные заведения до революции. Мои тетки были очень довольны, что мне сшили, напоминающую гимназическую, строгую школьную форму. Мальчики появлялись в школе только на праздничных вечерах и под присмотром учителей. Даже в инсценировке «Молодой гвардии» мужские роли исполняли переодетые девочки. На переменах мы чинно ходили парами по коридору вдоль огромных кадок с фикусами. На уроках по литературе наша замечательная учительница была вынуждена скучным голосом диктовать нам, что «писатели — инженеры человеческих душ», а «эта штука сильнее Фауста Гёте». В учебниках по биологии мы читали о принципах некоей отдельно взятой в нашей стране «мичуринской биологии», а из уроков географии в 6–7 классах я до сих пор помню только одну крылатую фразу: «хотя Югославия и больше Албании, но Албания ее передовее». Да, именно так, «классовая борьба» и «развитие промышленности» заслоняли от нас живую историю и географию, а сентенции вроде тех, что упомянуты мною в связи с произведениями Горького, убивали интерес к литературе. Но не все было так просто!

Вопреки всем строгостям и ограничениям были люди, которые дали нашему поколению знания, привили любовь к литературе, научили понимать и беречь природу. Одним из таких необыкновенных людей был Петр Петрович Смолин или ППС, как мы его называли. Этот «зубр» того времени руководил юношеской секцией Всероссийского общества охраны природы (ВООП). Это был замечательный и необыкновенно талантливый педагог. Маленький, быстрый, энергичный, с хохолком волос на голове, он напоминал воробушка. Его любовь к птицам была безграничной, интерес к природе — неисчерпаемым. Но самым главным его качеством была любовь к нам — детям войны. А нам это было очень-очень важно. В этом свете любви мы оттаивали, превращались в нормальных любознательных подростков.

Мы попадали в это общество разными путями. Меня привела туда моя подруга, Алла Кричевская, которая была старше меня и у которой на дне рождения я впервые увидела ППС и его «старших» учеников — Алексея Яблокова и старосту кружка Лёню Калмыкова. Меня поразили их необычные «умные» разговоры, их юмор и свобода общения, а первые занятия в Дарвинском музее были для меня просто открытием. ППС рассказывал нам о жизни московского воробья, о его повадках, хитростях, уникальной выживаемости и его отличиях от деревенского, живущего более спокойной жизнью. Это был рассказ не просто ученого-естествоиспытателя, это был рассказ писателя. Так мог бы рассказывать Сетон-Томпсон, так говорит о животных Даррел. В те годы такая живая речь, такое естественное общение с нами было необычным и завораживающим.

Ведь нельзя забывать, что мы — школьники начала 50-х — учились в эпоху «лысенковщины». Наш учебник украшали фотографии сухонького старичка в соломенной шляпе и худощавого мужчины с неприятным, по ассоциации, клочком волос на лбу и злыми глазами. И вдруг ППС! Веселый, озорной, всё знающий и не прощающий нам инертности и невежества в биологии. К сожалению, я мало участвовала в самой главной работе нашего общества: в выездах на природу для наблюдения за птицами в лесу. Однако весной 1951-го мне довелось участвовать в весенней конференции юных вооповцев и членов КЮБЗа (Клуб юных биологов зоопарка). Мне помнится, что ППС пригласил меня участвовать после того, как мы, школьницы 113-й (Галя Тарасова, Майя Николаева и я), организовали у себя день птиц. ППС и Лёня Калмыков ругали нас за плохие скворечники, но все же оценили труд девчонок и пригласили нас на конференцию, которая проводилась в лекторском павильоне московского зоопарка.

Был яркий весенний день, середина мая 1951 года. Впервые я шла на серьезное мероприятие, на первую в моей жизни научную конференцию. Долго думала, что надеть, и решила идти не в форме, а в «штатском» — синяя юбка и синий с серыми и белыми полосками свитер. Перед самым уходом решила приколоть маленькую пластмассовую брошечку — два цыпленка, бегущие друг за другом. Мне захотелось как-то обозначить участие в конференции, основной темой которой были птицы, но значков участника с изображением птицы у нас в те времена еще не было.

На конференции было много новых для меня лиц, — почти все места были заняты, но меня окликнули, и я увидела двух знакомых мне по занятиям в дарвинском музее вооповцев Даню Бермана и Алешу Северцева. В те времена они были очень дружны, оба веселые и остроумные, они познакомились со мной на первых же занятиях у ППС и сразу же мне очень понравились. Мне часто бывало как-то не по себе рядом с очень серьезными и деловыми ребятами, которые засыпали ППС умными вопросами, я боялась проявить свою неосведомленность в обществе таких «матерых» вооповцев. Но Даня и Алеша были просто веселые, общительные, какие-то совсем свои, и я уселась рядом с ними с удовольствием.

Началась конференция. Один за другим выходили юные докладчики, я старалась внимательно слушать и была просто сражена серьезностью работ. Особое впечатление оставил доклад о жизни ночных птиц, наблюдать за которыми очень нелегко. В перерыве между заседаниями мы вышли из зала и уселись на скамейку, весело обсуждая доклады и докладчиков. Вот тогда-то к нам и подошел Алик Василевский с младшим братишкой Пашей. Оба темноволосые, кудрявые, с большими черными глазами и оба улыбающиеся. У толстенького братишки был такой вид, что он вот-вот расхохочется. Нас познакомили, и я сказала, что училась раньше в одном классе с Леной Сёминой, вашей соседкой по даче в Отдыхе. «С Леной? Вот здорово, мир-то как тесен!» Я пояснила, что теперь учусь уже в другой школе и Лену вижу гораздо реже, к сожалению. Алик явно заметил моих приколотых к свитеру цыплят и, улыбаясь, сказал: «Мне кажется, у меня есть книжка, которая вам будет интересна!» «О цыплятах?» — спросила я со смехом. «Не совсем, но близко!»

По сей день в моем письменном столе лежит эта книжка, оказавшаяся журналом из серии «Знанiе для всехъ» N№12 за 1914 год. На обложке чуть ниже названия журнала написано: «Забота о потомстве в царстве животных» и приклеена цветная фотография с надписью «Птенцы кукушки в гнезде садовой горихвостки». Журнал этот он принес мне осенью того же года. После конца заседаний мы еще побродили по зоопарку, постояли у площадки молодняка, где работали наши знакомые из КЮБЗа, и, попрощавшись, разъехались по домам. В те годы мы все жили недалеко друг от друга, нас еще не разбросали по «хрущобам» окраин.

Вот так мы и познакомились в этот весенний, ласковый майский день 1951 года. Много позже мы слышали от отца Александра: «Бог создал две книги — Библию и книгу Природы». Вот в те послевоенные годы мы учились читать эту книгу Природы, учились у замечательного Петра Петровича Смолина, и я счастлива, что хоть немного, но знала его учеников, возрождавших в 60-е годы попранную отечественную биологию. Алик Василевский был одним из самых образованных и ярких учеников ППС, но главной его особенностью была необыкновенная доброжелательность и общительность, он не кичился своими знаниями, а хотел ими поделиться и делал это весело и незаметно.

Память моя сохранила еще две встречи с ним в тот ранний период нашего знакомства. Помнится, что журнал из серии «Знанiе для всьхъ» он принес мне домой, глубокой осенью, в первые осенние каникулы. По тем временам мы жили в «роскошных» условиях. У нас была отдельная двухкомнатная квартира в надстройке 5-ти этажного дома на улице Горького, окна этой квартиры выходили на 2-ю Тверскую-Ямскую, где поселил свою героиню — Катю Татаринову Вениамин Каверин. Мое поколение зачитывалось тогда его «Двумя капитанами». Именно в эту осень отец купил мне в букинистическом магазине «Жизнь животных» Брэма (Ст.-Петербург, изд-во «Просвещение») в трех томах с прекрасными иллюстрациями. Я заранее радовалась, что смогу показать гостю Брэма и, может быть, не буду казаться уж такой «незнайкой».

Дом у нас был гостеприимный, мама моя преподавала в старших классах русский язык и литературу. У нас часто бывали ее ученики. Вечером за круглым столом в большой комнате всегда кто-то сидел из забежавших на огонек по московской старинной привычке. В этот вечер за столом сидели мама и ее подруга, наша соседка, которую мы по детской еще привычке называли уменьшительным ласковым именем Габочка (Габриэль Максимовна). По профессии она тоже была преподавателем. В те годы умели дружить, трудно даже назвать мою маму Нину Петровну Унанянц и Габриэль Максимовну Кан подругами — они были сестрами, духовными сестрами: их взаимная привязанность была проверена и спаяна 37-м и 41-м; мы — их дети (Юра и я) — росли вместе. Наверное, наше поколение — детей войны — не выжило бы, если бы наши родители не научились в тяжелые годы так самозабвенно поддерживать друг друга.

Вот такие замечательные женщины сидели за нашим круглым столом под довоенным оранжевым абажуром, когда в тот далекий ноябрьский вечер пришел к нам Алик Василевский. Мама встретила его словами: «Много слышала о вас и о вашем легендарном ППС хорошего; садитесь с нами чай пить!». Но мы сначала зашли ко мне в комнату и Алик положил на мой столик журнал «Знанiе для всьхъ». «Читайте, здесь всё написано очень просто, но очень интересно и познавательно!». Я тоже решила показать Брэма. И мы листали книги, когда мама позвала нас к столу. Удивительно, как легко и непринужденно держал себя наш юный гость. Зашла речь о Третьяковской галерее, мама любила водить туда старшеклассников, и именно тогда начиналась ее многолетняя дружба с Е. Лебединской, одним из самых талантливых экскурсоводов. Алик живо откликнулся на затронутую мамой тему: «Я, Нина Петровна, вам сейчас расскажу, как я на днях водил по Третьяковской своих кузин, приехавших в Москву на каникулы. Вот это была задача!» И дальше последовал рассказ о том, что, обнаружив весьма слабые познания сестер в области русской живописи, да еще имея мало времени, он решил применить свой любимый, тогда, возможно, еще не осознанный, прием сведения к «простому». Он спрашивал сестер: «Вы любите конфеты “Мишка косолапый”? Любите! Ну, тогда пошли смотреть картину Шишкина — это с нее картинку на обертку сделали». «Ну, а папиросы “Три богатыря” видели? Пошли смотреть, это художник Васнецов  нарисовал». Затем по этому же принципу они смотрели «Садко — веселого гостя», «Аленушку», «Боярыню Морозову» и т.д.

Мы смеялись до слез, т.к. рассказчик дополнял свою речь живой мимикой — перед нами возникали удивленные физиономии кузин, с немым восторгом взиравших на ожившие и оказавшиеся огромными «картинки с оберток конфет и папирос». Мама сквозь смех только успела спросить: «Алик, сколько успел показать?» — «Много, потом уже без аналогий, гладко пошло!» Уже прощаясь в прихожей, они с мамой обсуждали ее любимые литературные темы, а когда мы вернулись к столу после его ухода, она сказала: «Какой блестящий ум! Перед ним может открыться большое будущее!» Это сказала моя мама совершенно убежденно, а она не была сентиментальным и восторженным человеком и никогда не захваливала своих учеников. Много лет спустя, когда я наконец решилась поехать к отцу Александру, я спросила его в самом начале нашего долгого разговора, на скамье возле церкви Сретенья Господня, помнит ли он мою мать; он улыбнулся и сказал: «Еще бы! Ее нельзя забыть!»

Вторая встреча, в нашей, кажущейся мне теперь далекой, юности, произошла в день его рождения — 22 января 1952 года. В наше время день рождения детей часто является просто предлогом для того, чтобы собрать за столом друзей, хорошо выпить и поесть, а внимание к детям ограничивается подарками и шоколадками. Детей быстро выпроваживают в другую комнату и предлагают им заняться друг другом. Никто из взрослых не занимается детьми, не придумывает вместе с ними шарады, не ставит домашние спектакли. Эта форма общения ушла в прошлое. Но в те далекие послевоенные годы, когда можно было уже покупать продукты без карточек и открыл свои двери сказочный Елисеевский, дни рождения отмечали вкусно и празднично. Наши родители не могли нарадоваться на нас, что мы выжили, вернулись из далеких эвакуаций, что мы снова вместе с ними. И хотя большинство семей жило в коммунальных квартирах, все равно традиция эта сохранялась.

Вот на такой веселый, вкусный день рождения попала я в январе 1952 года в зимний снежный вечер. Меня встретили у метро «Добрынинская», чтобы я не плутала, хотя путь был простой и недолгий. Вошли в большую общую квартиру, разделись в темноватой прихожей, и нас пригласили в комнату. Здесь стоит вспомнить, как выглядели тогда эти комнаты, в которых жили целой семьей. Это были не комнаты, а целые миры, далекие от стандартов, они были полным отражением духовного мира своих обитателей. Именно в таких комнатах московской интеллигенции можно было видеть старинные фотографии и гравюры, остатки милых фарфоровых вещиц на полочках диванов или на крышке старого рояля, ряды поблескивающих старинными переплетами книг в застекленных шкафах, а иной раз и иконы в углу со стеклянной мерцающей синим или рубиновым лампадкой. Были семьи, где бережно сохраняли золотую детскую библиотеку, и девочки моего возраста читали, как это ни странно, романы Лидии Чарской и «Сонечкины проказы» мадам де-Сегюр. Вот в такую-то замечательную, невероятно уютную комнату попала я в тот зимний вечер.

Справа от входа стоял большой стол, и я сразу заметила свой любимый хворост и маленькие пирожки, лежавшие румяной горкой на большой тарелке. Уселись за стол, взрослые нас угощали, особенно запомнился папа Алика, он много шутил и после чая затеял всякие «круговые» игры. Помню, что играли в щеточку на фанты, но я никого не угадала. Я не помню никаких особенно умных, биологических разговоров, было просто весело, уютно и очень по-родственному просто, раскованно, как теперь говорят. И очень запомнился веселый обаятельный и неистощимый на выдумки и затеи папа Алика.

После этого дня рождения мы встречались еще на занятиях ППС, но пришло уже много новых ребят, стало слишком многолюдно, и я постепенно перестала там бывать. Дома у меня жизнь очень изменилась, тяжело заболел старший брат моего отца, мой любимый дядя Саша, и моя общественная жизнь поутихла и ограничилась школой. В старших классах у нас был очень знающий и серьезный педагог по биологии Вера Владимировна Братина, и я начала готовиться к поступлению в университет. Алик Василевский закончил школу раньше на год и поступил в Институт охотоведения и звероводства, который вскоре перевели в город Красноярск. Я потеряла его из вида и услышала о нем вновь, как о проповеднике слова Божьего, много лет спустя. Причем не сразу поняла, что отец Александр Мень и Алик Василевский — это один и тот же человек. Но это было уже совсем в другую эпоху, а тогда, прощаясь около метро в январе 1952 года, мы были веселы и полны новых надежд...

 

* * *

 

Есть люди, которые знали отца Александра в пору его юности гораздо лучше, больше с ним общались, ездили с ним вместе на выезды и в заповедники по заданию ППС. Совсем недавно Даня Берман рассказал мне, что прожил с ним целый месяц в Крымском заповеднике. Наверное, многие напишут об этом периоде жизни отца Александра. В мою же задачу, как мне представляется, входило попытаться передать атмосферу нашей ранней юности. Когда, несмотря и вопреки давлению официальной доктрины тоталитарного режима, в годы «культа личности» многие из нас были спасены и смогли обрести нормальный человеческий облик.

Что же это были за силы, которые встали на защиту наших душ? Прежде всего, это была семья, свято хранившая традиции XIX века: «Сейте разумное, доброе, вечное!» Часто это даже не была религиозная семья в ортодоксальном смысле этого слова, но все равно жизнь ее определялась Словом Божьим с его нравственной традицией. Кроме того, это были учителя — Учителя с большой буквы, а такие тогда, как это ни странно, были. В каждой школе еще оставались старые учителя, сохранявшие традиции прошлого классического воспитания. Это они вводили нас в мир познания, в мир классической русской литературы, в мир знания природы через естественные науки, а если семья могла дать еще и религиозное воспитание, а именно такой была семья отца Александра, тогда можно было воспитать будущего проповедника Слова Божьего даже в нашей искусственно атеистической среде. Но это безусловно был подвиг, подвиг, благословенный свыше...

 

Новые встречи

 

Сказать, что я ничего не знала и не слышала о судьбе моего старого знакомого Алика Василевского было бы неверно. Как-то я встретила свою школьную подругу Лену Сёмину, которая много лет подряд жила на даче в Отдыхе по соседству с семьей Алика. Она рассказала, что Алик стал священником и церковь, в которой он служит, находится где-то под Москвой. «Он с детства был верующим и носил крестик, мы даже одно время приставали к нему с этим, но он не обращал на нас внимания, а потом его тетя побеседовала с нами и очень серьезно и строго разъяснила, что их семья верующая, а сейчас свобода вероисповедания и многие люди веруют в Бога. Мы перестали после этого приставать к нему со всякими вопросами и продолжали дружить». Говорят, что он мало изменился и остался таким же общительным и остроумным человеком. Мне было немного жаль, что Алик не стал биологом, и я подумала, что, наверное, что-то случилось, раз он так круто изменил свою деятельность и в наше время встал на такой нелегкий путь.

Я в это время уже работала в научно-исследовательском институте и занималась проблемой, связанной с клеточной биологией. В конце 60-х биология освободилась от «лысенковщины», помог этому А.Д. Сахаров. Именно он выступил на президиуме Академии наук против Т.Д. Лысенко, и его поддержали М.В. Келдыш и В.А. Энгельгардт. Обстановка резко изменилась после этого заседания президиума, были приняты новые решения о развитии генетики. Биология в нашей стране начала оживать, пришли молодые знающие люди. Среди моих коллег было много очень интересных и широко образованных ученых. И вот кто-то из моих друзей, в доме у которого мы часто собирались, стал рассказывать, что под Москвой в Тарасовке служит молодой священник отец Александр Мень, что он читает замечательные проповеди. Рассказывали, что этот священник по светскому образованию биолог и что в своих проповедях он приводит примеры из своих собственных научных наблюдений.

В Тарасовку потянулись многие, в ком тлела жажда познания вечных истин. И вот я услышала, что среди моих ближайших друзей есть люди, решившие принять крещение у отца Александра. Но я не знала, что отец Александр мой старый знакомый по ВООПу. Узнала я об этом значительно позже, когда пришла в гости на день рождения моего коллеги и встретила там выпускницу Института звероводства и охотоведения. Она рассказывала об одном совершенно необыкновенном студенте, который учился с ней, он написал диплом, получил уже рецензии на него, но из-за своих религиозных убеждений не был допущен к экзамену по научному коммунизму. Он ушел из института и закончил в Ленинграде экстерном семинарию, а потом Духовную академию в Троице-Сергиевской лавре, стал кандидатом богословских наук и теперь служит в церкви под Москвой. Имя этого священника отец Александр Мень, но кто знал его в детстве, те помнят его по фамилии его тетки, Василевский. Все совпадало. Так вот кто стал знаменитым проповедником, вот к кому едут и идут самые разные, но жаждущие духовной истины люди! И эти люди получали всё из его щедрых рук. Они проходили серьезную катехизацию, принимали крещение и начинали жить церковной общинной жизнью. О, как мне захотелось поехать к отцу Александру, в Новую Деревню, где он тогда служил! Однако путь туда долгие годы был закрыт для меня, надо было измениться самой и изменить свою жизнь, чтобы придти к нему. Понадобились годы, прежде чем я решилась и вошла в калитку церковной ограды у храма Сретенья Господня в Новой Деревне.

Авторитет отца Александра в конце 60-х, начале 70-х был так велик, что я не могла к нему приехать просто так, как старая знакомая. Что я могу ему сказать, когда он видит человека насквозь. Разве я живу так, как подобает христианке? Но самое главное — я не была крещена. В раннем детстве в моем воспитании принимала участие моя няня, женщина очень верующая. Няня Маша посадила меня читать Житие Параскевы Пятницы, едва я научилась читать, она научила меня основным молитвам. Однако мои родные хотели крестить меня в Армяно-Григорианской церкви, а церковь наша открылась только после войны. Чем старше я становилась, тем труднее было решиться. С раннего детства я помнила слова из «Верую...», главные слова — «Исповедую единое крещение во оставление грехов». И мне было очевидно, что надо покаяться и пройти исповедь, освободиться от тяжести грехов, начать другую жизнь.

Только после очень тяжелого периода моей жизни, после того, как я похоронила своих родителей, мое душевное состояние потребовало от меня таких усилий, которые могли быть совершены только после крещения и начала новой жизни. Пройдя исповедь, я крестилась в Армянской церкви у отца Тирана, он отнесся ко мне с искренним участием и помог вступить на христианский путь. Он был рад, что я не захотела принимать крещение без исповеди, мне было уже около пятидесяти, за плечами целая жизнь. «Посещайте церковь, нашу и православную, где всегда бываете, разница между нашими церквами очень небольшая, и главное — жить с верой в душе», — сказал он.

Теперь я могла ехать в Новую Деревню, но не знала, как подойти к отцу Александру и что ему сказать, как обратиться, с какими словами? Помог случай. Летом мы живем в поселке Заветы Ильича, это рядом с Пушкином, а Новая Деревня находится на полдороге от нас до Пушкина. Однажды к нам зашел сосед Василий Степанович и с восторгом стал рассказывать, что был в церкви в Новой Деревне и слышал замечательную проповедь отца Александра. Вдруг я решилась: «Василий Степанович, я знала когда-то в школьные еще годы отца Александра. Когда пойдете в следующий раз на проповедь, подойдите к нему и скажите, что вы мой сосед, и, если он помнит Наташу Габриэлян, скажите ему, что мне очень хотелось бы к нему приехать». В следующее воскресенье после полудня пришел Василий Степанович и очень довольный сказал мне, что отец Александр меня прекрасно помнит и просил приехать в ближайшую среду, после службы, он сможет со мной поговорить.

 

В Новой Деревне

 

Солнечным августовским днем я приехала в Новую Деревню, подошла к калитке церковной ограды и вошла в небольшой церковный палисадник. Прямо перед папертью была большая клумба. Цвели флоксы, хризантемы, табак, жёлтые лилии. Слева от меня был небольшой деревянный домик и перед ним длинная скамья, на скамье сидел отец Александр, перед ним стояла прихожанка и что-то говорила ему, потом она села на скамью, и я заметила, что она плачет. Я поняла, что надо подождать, пока идет такая серьезная беседа. Я обошла церковь и встала около стены. Отец Александр заметил меня. «Наталья, ты что там стоишь, я сейчас», — окликнул он меня. Он проводил посетительницу до калитки и, улыбаясь, подошел ко мне. Мы поздоровались за руку и сели на скамью. Я спросила: «Меня можно узнать?»

— Да, конечно, ты мало изменилась! Хорошо, что ты меня нашла.

Я сказала, что долго не могла понять, что отец Александр — это мой старый знакомый школьной поры Алик Василевский.

— Что ты знала обо мне?

Я сказала, что слышала, что он ушел из института прямо перед самой защитой диплома.

— Да, я даже рецензии получил на дипломную работу, но марксисты не дали закончить ВУЗ. Я уехал в Ленинград и закончил экстерном семинарию, мне было легко, я был подготовлен еще дома. А как ты, Наталья?

— Я работаю в биохимической лаборатории, работа интересная. Алик, ты помнишь мою маму? Сегодня как раз ее день рождения — 13 августа.

— Конечно помню, помню, как был у вас и мы очень чему-то смеялись.

— Ты рассказывал, как показывал Третьяковскую галерею своим кузинам.

— А, помню, помню, давно это было, однако.

— Моя мама скончалась. Вот уже десять лет будет.

— А моя похоронена тут, рядом.

Я тогда подумала, что рядом с церковью, но оказалось — на кладбище, которое находилось через дорогу. Помолчав, отец Александр спросил меня, читала ли я газету «Труд», где напечатана статья о нем — «Крест на совести». Я ждала этого вопроса и ответила, что не читаю желтую прессу.

— Мною очень на Лубянке интересуются, часто вызывают, я там во многих кабинетах побывал.

— Господи, Алик, а как здесь, в приходе?

— Здесь ничего, второй батюшка хороший человек. Что ты читала из моих книг? — спросил он.

— Я читала книгу «Сын человеческий», изданную в Париже. Друзья привезли и дали нам на три дня. Ничего подобного я не читала раньше, все по-другому засветилось. Но у тебя псевдоним? Там автор — Андрей Боголюбов.

— Да, есть и другие псевдонимы, пока иначе нельзя.

— Будут ли когда-нибудь тебя здесь печатать?

— Да, будут, будут, — сказал он, улыбаясь. Мы помолчали, и я попросила его:

 — Расскажи немного о себе. У тебя уже взрослые дети?

— Да, сын и дочь. Сын хотел быть тоже священником, но я увидел, что это не для него. Знаешь, для этого нужно иметь призвание.

Я попросила отца Александра окрестить моего внука и сказала, что сама я крестилась в Армянской церкви.

— Я не знаком с московским священником, но очень дружу с главой Армянской церкви в Тбилиси, он очаровательный человек.

Я сказала, что читаю церковные календари, которые выпускает именно этот епископ Геворк Серайдарян. Отец Александр сказал, что хочет дать мне свой адрес. Он зашел в домик и принес мне записанный на листочке отрывного календаря адрес. Так он у меня и хранится. Тут я почему-то вспомнила нашу общую знакомую Лену Сёмину.

— Хорошо бы ты Лену разыскала и вы бы вместе приехали*. Встретились бы совсем уж детской компанией, — засмеялся он.

Тут я заметила, что отца Александра кто-то ждет. Это был Андрей Смирнов — кинорежиссер. Я встала и мы попрощались; мне казалось тогда, что впереди еще много встреч и бесед.

В эту встречу около храма Сретенья Господня в Новой деревне мы обсудили все, что тогда волновало нас. Мы вспомнили наших родителей и помолчали, думая о них, незабвенных и дорогих. Мы поговорили о детях. Мы говорили о его служении, и я поняла, как ему сложно в этом современном мире. Стало понятно, как он занят творчеством и как трудно с публикацией. Много забот и в приходе. Вот и тогда, когда мы сидели около церкви, подошла старушка, служащая при храме, и он заботливо стал расспрашивать ее о здоровье внучки и передал ей лекарство. А как он внимательно и участливо разговаривал с прихожанкой, когда я подошла к церкви. Мелькнула мысль: пока он здесь, в этом храме — можно жить, надеяться. Здесь всегда можно получить совет, помощь, нет больше одиночества для приходящих сюда. Господи, как хорошо, что он с нами — я была окрылена и полна надежд. Та встреча в Новой Деревне, в августе 1986 г., была неповторима, больше не пришлось так задушевно беседовать с ним, но были еще события в моей жизни, в которых он принимал участие, и об этом нельзя не написать.

 

Крестины

 

В июне 1988 года мы поехали крестить Никиту. Был чудесный летний день. Храм Сретенья Господня был украшен к Троице, всюду ветки березок, пол устлан скошенной травой. Прозрачный воздух, косые лучи солнца из окон зажигают огоньки у окладов икон. Крестил Никиту отец Владимир — пожилой, с длинной бородой — классический деревенский батюшка. Отец Александр был занят другими требами. После крещения он подошел и спросил, все ли в порядке. Я была счастлива и сказала, что все просто замечательно. Никиту крестили вместе с совсем маленькими девочками, их держали на руках. Его одного отец Владимир ввел в алтарь. Помню, что на нем была розовая рубашечка и голубые «чешки». Он был очень горд, что его провели за загородку алтаря и выяснял у матери, почему девочек туда не вводят. После крещения поехали к нам. На террасе накрыли стол, долго пили чай. Никита увел свою крестную в комнату, и они там играли во что-то волшебное. Сусанна Архангельская — его крестная мать — с восторгом рассказывала об этой волшебной игре. «У него такое богатое воображение», — говорила она. Миша Турчинский (крестный отец) и мой муж Виталий долго беседовали на философские темы. На столе стоял нежный букет из голубых и белых цветов, и этот день в моей памяти окрашен в эти цвета. Голубые ночные красавицы и белые шапки тысячелистника и сныти.

Не помню точно, но, кажется, в это же лето, в конце июля, я пошла в церковь Сретенья Господня рано утром вместе со своей соседкой Александрой Дмитриевной. Церковь была пронизана лучами солнца, народу было не очень много, и я стояла впереди, слева у алтаря. Отец Александр пел вместе с хором. Когда он начал петь «Отче наш», подхватила вся церковь. Как он пел! Какое вдохновенное у него было лицо, как сияли его глаза! Люди пели самозабвенно. Я подумала: вот это, наверное, и есть «ангели поют на небесех»! Мне не забыть его лица в те мгновенья. Я видела его лицо еще не раз. Видела его задумчивым и радостным, видела его лицо, когда он отвечал на вопросы, иногда непростые — оно становилось строгим и напряженным. Но такого лица, вернее — лика, как тогда в храме, когда он со всеми вместе пел «Отче наш», я больше не видела никогда.

В этот же день после службы я слушала его проповедь о великом князе Владимире. О подвиге этого человека, решившегося на крещение своего народа. Только слушая живую и образную речь отца Александра, я начала понимать, какой это был великий подвиг — крестить народ, оторвать его от язычества! В конце августа я слышала проповедь об Успении Богородицы, эта проповедь была такой лиричной. Помню, что отец Александр сказал: в этот день надо приносить в церковь белые лилии, это любимые цветы Богородицы.

Однажды мы приехали с моей дочерью Аней в Новую Деревню и попали на день юбилея — 30 лет служения отца Александра. Он уже вышел из церкви, и у него в руках был букет белых лилий. Когда мы подошли к нему, то нас вместе сфотографировали. Пока я не нашла эту фотографию, но все еще надеюсь найти.

 

Лекция в Доме литераторов

 

Особое и очень важное место в жизни отца Александра занимали его публичные выступления. Постараюсь описать одно из них.

Весной 1990 года на улице Воровского в Доме литераторов состоялась лекция отца Александра. Зал был переполнен. В 1989-1990 годах отец Александр читал публичные лекции в нескольких клубах, читал целые курсы лекций по истории религии, вел занятия по изучению Библии, но эта лекция была особенной как по месту, так и по содержанию.

Отец Александр вышел на авансцену в белом облачении, спокойный и сосредоточенный. Помню, с чего он начал. «Помните ли вы картину Крамского “Христос в пустыне?”» — обратился он к нам. «Спаситель один в пустыне, он сел на камень и глубоко задумался. Он погружен в свои мысли. Вот так и в России мы должны задуматься. Что ждет нас? Какие испытания?» Далее он рассказал об искушениях Господних и подчеркнул, что самое тяжелое искушение для человека — это искушение властью. Кончилась для нас целая эпоха. Что же ждет нас дальше? Отец Александр стал говорить об исторической судьбе России. «У каждого народа и у каждой страны есть свое историческое предназначение. Так, Греция дала миру понятие красоты и гармонии, создала великую архитектуру, заложила основы законов строительства. Рим дал миру основы юриспруденции, законодательства. Израиль дал миру единобожие, из которого позже возникло христианство. Россия, которая находится между Востоком и Западом, стала «буфером», и ей пришлось стать ареной великих столкновений. Она остановила орды монголов, в ее просторах застрял и был вынужден уйти Наполеон. Она отразила нападение Гитлера. Русский национальный характер, состоящий из великого терпения и великого обвального бунта, дал возможность именно в России провести эксперимент построения социализма и коммунизма. Вот почему так труден ее исторический путь, евразийское местоположение и экстремизм характера, генетически закрепленный.

Как случилось, что в России, которая считала себя третьим Римом, возникло атеистическое государство? Это началось давно — церковь слилась с государством и потеряла свою самостоятельность. При Петре I была потеряна тайна исповеди, все, что касалось государства, должно было сообщать. Народ стал отходить от церкви и обрядоверие стало теснить истинную христианскую церковную жизнь. Только-только кончилось крепостное рабство — и Россию захлестнул поток новых идей... Династия Романовых была исторически завершена, царь отрекся от престола, началась революция, которую сменил большевизм, принесший гонения на церковь. Новая власть думала, что она победила, но испытания отечественной войны помогли церкви начать путь к возрождению. Этому помог накопленный веками образ мысли и подвижничество. Русская церковь породила великих старцев-подвижников и великих мыслителей: В. Соловьев, К. Леонтьев, И. Ильин, Н. Бердяев, П. Флоренский. Сейчас мы должны возрождать из пепла не только здания храмов, но и живую мысль и церковную жизнь.

Далее отец Александр начал отвечать на вопросы.

Вопросы были разные. Часть из них касалась основ религиозного мировоззрения. Помню, что был вопрос, как должен современный человек понимать Рай и Ад. Ответ был таков: «Понятие Рая как райского сада и понятие Ада как огненной пещи были сформулированы в средневековый период. Ад для современного человека, это аннигиляция, другими словами — исчезновение. Рай — это жизнь после жизни». Было сказано о трудах Вернадского, о ноосфере. Спросили о. Александра и о вещих снах и о чудесах. Вспоминаю, как он сказал, что с ним не случалось явных чудес, но однажды он провел службу как бы в забытьи. Его попросили служить после длинной службы, когда он очень устал, отказать друзьям он не мог, но как он служил — он не помнил, очнулся уже после службы. Около него были друзья, они были потрясены, говорили, что на него снизошло какое-то неземное вдохновение.

Когда его спросили, можно ли общаться с ушедшими от нас, он ответил, что ни единого дня не прожил без внутреннего постоянного общения с матерью своей Еленой Семеновной. В мыслях, снах вы можете общаться.

По-видимому, были неприятные вопросы о его иудейском происхождении. Он в конце концов сказал: «Успокойтесь, я еврей, но я горжусь этим — в моих жилах течет та же кровь, что и в апостолах и в Матери Божьей».

В самом конце отец Александр очень проникновенно сказал нам, чтобы мы не забывали, что Христос воскрес и что он с нами всегда.

После лекции я прошла за кулисы, но не смогла подойти к нему, т.к. его внимание было всецело занято одним человеком, который написал ему записку о самоубийстве, как я потом узнала. Отец Александр спасал многих от этого шага. Об этом же рассказывали мне его духовные дети. Они говорили и о его целительной силе, о его необыкновенном воспитательном влиянии на детей, но это я услышала много позже.

С лекции я уходила вместе со своими друзьями Кирой и Мишей Турчинскими, долго шли по Садовой. Говорили, перебивая друг друга. «Вот видишь, он сказал, что сны бывают вещими!» — взволнованно восклицала Кира. «Нет, самое главное — это об исторической роли России!» — перебивал ее Миша. А я призналась, что написала записку с вопросом, что означает: «Блаженны нищие духом!»

— Что же он ответил?

— Ответил, что это значит: «Блаженны по своей воле!».

Помню, что подумала тогда: «А мы-то кто?»

 

Последние встречи

 

Летом 1990 года моя дочь Аня впервые стала крестной матерью.

Крестили восьмилетнюю дочь Аниной подруги и правнучку старого друга нашей семьи Веры Александровны, Наташу Займовскую. Мы все поехали в Новую Деревню. Крестили большую группу разных по возрасту людей, и, прежде чем приступить к крещению, отец Александр обратился ко всем с напутственным словом. В руках он держал Евангелие. Он говорил о жизни христианина, о том, что крещение — это начало новой жизни, надо многое изменить, надо знать Евангелие неформально, эта великая книга поможет преодолевать все трудности, но надо уметь ее читать. Очень важны причастие и исповедь в жизни каждого человека.

Когда началось крещение, отец Александр пояснял главные моменты, особенно тот момент, когда крестящийся зажигает свечу, что символизирует сошествие Святого Духа. В церкви воцарилась тишина благоговейная. Удивительно, но младенцы в руках отца Александра переставали плакать. Прислуживала очень приятная высокая и полная матушка в белом платке, именно — матушка, добрая и радостная. Мы уходили из церкви какие-то новые, духовно очищенные и шли до наших «Заветов» пешком мимо кукурузного поля и березовых рощ. Все мы знали отца Александра, многие были на его лекции, когда он читал у нас в поселке, в предыдущее лето. Мне запомнилось, как он ответил тогда на вопрос, который решился задать мой внук Никита: «Почему христианство не было всегда?» Ответ был кратким: «Надо было дорасти до него».

3 августа мы вновь были в Новой Деревне, — Аня крестила свою подругу — Таню Алатарцеву. Они уехали в Новую Деревню рано утром. Я поехала позже, и со мной поехали Виталий и Никита. Муж мой сначала не собирался, но я уговорила его. Я рассказала, как необыкновенно проходит крещение, как отец Александр объясняет каждый этап этого таинства перед тем, как начать само крещение. Мы пришли в храм уже к концу крещения. Аня обрадовалась нашему приходу и попросила меня представить Татьяну отцу Александру. Мы подошли к нему, но он был окружен людьми. Группа молодых, одетых на славянский лад, людей просила его посетить их новый, только что открывшийся храм. Он сказал, что в ближайшее время очень занят. «Буквально живу по часам!» Его спросили, как он относится к расколу церкви на Украине, связанному с греко-католической церковью. «Это все со временем успокоится. Сейчас им очень самостоятельности захотелось, ну и пусть. Ничего страшного, пройдет это».

В связи с этим разговором я вспомнила, как он всегда говорил о разделении церквей: «Наши перегородки не доходят до неба». Наконец я смогла подойти к нему и представила ему Таню. «Отец Александр, вот наша Таня, она сегодня крестилась!» Отец Александр улыбнулся и сказал: «А я знаю Таню, мы виделись в редакции журнала “Детская литература”». Он подозвал к себе Таню, благословил ее и объяснил, что она должна следующим утром принять причастие в церкви — там, где ей будет это удобно, можно для этого пойти в любой православный храм и объяснить, что приняла крещение. Потом он подошел ко мне и, обняв меня за плечи, сказал, обращаясь к молодому человеку, который часто бывал около него и фотографировал: «Сергей, это моя школьная приятельница, мы тоже были молодыми!» Я засмеялась и как-то смутилась. Но вдруг неожиданно для себя сказала: «Отец Александр, благослови Никиту!» Он подозвал Никиту и, возложив руку на его голову, благословил. Потом заметил стоявшего в отдалении Виталия и приветствовал его с улыбкой. Я попросила о венчании одних знакомых, по их просьбе. Он сказал, что теперь после Успения Богородицы. «Надо бы нам как-нибудь встретиться, потолковать с вами еще раз», — сказал он Виталию.

Мы радостно закивали, очень душевно распростились и ушли. По дороге домой Виталий вдруг стал рассказывать, как о. Александр читал лекцию на физфаке.

 — Знаете, он замечательно начал, он сказал, что на его месте здесь, в университете следовало быть отцу Павлу Флоренскому... Но мне кажется, — сказал Виталий, — он и сам очень большой человек, просто очень значительный.

Мы были счастливы и очень довольны и крещением Татьяны, и разговором и думали о встрече и беседе с ним у него или у нас дома. Ничто не тревожило нас, мы были в счастливом неведении, но только отец Александр показался мне очень утомленным, и взгляд становился вдруг грустным. Но, может быть, это сейчас так вспоминается?

 

Этот день

 

Очень хорошо помню, что в воскресенье 9 сентября 1990 года мы поехали на дачу, взяв с собой Олечку Ардову. Борис с Олечкой ждали нас на станции метро «Новокузнецкая». Борис проводил нас до вокзала. Был солнечный, но ветреный день. Дети бегали по саду, а потом играли в доме, но было уже сыро в доме и мы включили рефлектор. Моя тетя Ирина Григорьевна руководила нашими сборами. Было много яблок, тыквы, кабачки. После обеда мы стали собираться, но упаковка яблок заняла много времени.

В обратный путь мы отправились около б часов вечера. В электричку сесть со всеми нашими вещами было невозможно, и мы договорились с водителем машины на переезде. Ехали очень медленно, шоссе было забито автомобилями с возвращающимися с дач людьми. Проехали Новую Деревню и вскоре остановились. Что-то случилось с машиной, мы вышли на шоссе. Дети устали и слонялись вдоль дороги. Наконец, водитель справился с неполадкой, мы тронулись, какое-то смутное предчувствие шевельнулось в моей душе. Мы с Олей вышли из машины раньше других и продолжили наш путь на метро. Оля вспомнила вдруг, что у нее с собой завтрак, который она забыла съесть на даче. «Тетя Наташа, ну, не везти же его обратно, давайте съедим». Мы уселись на скамейку на станции метро и стали есть бутерброды.

Когда мы вышли из метро в Климентовском переулке и направились на Ордынку, то по дороге Олю окликнул какой-то молодой человек. «Оля, ты где пропадала, Нина Антоновна беспокоилась!» Мы прибавили шагу. Было уже около десяти вечера, когда мы вошли в дом к Ардовым. Нине Антоновне я объяснила, что задержались на шоссе. Все успокоились и мы сели на кухне пить чай. Началось наше московское чаепитие, как всегда, было хорошо около Нины Антоновны. Вспоминали всякие семейные истории, как однажды пропала Аня, старшая дочка Бориса, вспоминали Коктебель, моих родителей. Наконец, я стала прощаться. Нина Антоновна сказала, что приходили с телевидения и уговаривали участвовать в телепередаче об Анне Андреевне Ахматовой — «а_мне не хочется, я не люблю эти телеинтервью. Ну, что можно сказать о целой жизни рядом с ней, она для меня и сейчас жива».

Когда я вернулась домой, то сразу поняла, что что-то произошло. Виталий встретил меня вопросом: «Ты слышала, что случилось?» «Нет», — ответила я. «Сегодня утром убит отец Александр Мень», — сказал он и добавил, помолчав: «Хорошо, что мы тогда, 3 августа, поехали все на крестины Тани Алатарцевой. Хоть повидались». Я опустилась на стул, все закружилось перед глазами. «Все-таки убили», — без конца повторяла Аня. В это лето Аня крестила вместе с отцом Александром двух человек, близких нашей семье — Наташу и Таню. Теперь для нас распалась связь времен.

На похороны отца Александра я поехала вместе с Сергеем Бочаровым. Было море народу, мы стояли недалеко от того деревянного домика, где мы встретились тогда после многих лет с отцом Александром. Все присутствующие были едины в своих чувствах. Я познакомилась прямо там, около домика, с Валентиной, прихожанкой храма, было так тесно, что мы стояли с ней, обнявшись. Впереди стояла пара, по-видимому, это были люди из другой церкви, может быть, дьякон с женой. Так мне показалось. У нее в руках был какой-то необыкновенно красивый осенний букет. Эти люди ушли немного раньше и попросили нас возложить эти цветы на могилу отца Александра.

За оградой стояло много пожилых людей, я запомнила одну очень старую женщину, по ее прекрасному скорбному лицу текли слезы, она опиралась на ограду и раскачивалась. Горе покинутого народа, как в символе, воплотилось в ней. «Восплачем и возрыдаем!»... Начался вынос и потом митинг. Говорили много, часто мне казалось, что читают мои мысли. «В России опять поднялся топор и поверг святого человека», — запомнились слова одного из ораторов. Митрополит Ювеналий рассказал, что отец Александр отказался от общественной работы, от места депутата и предпочел проповедническую деятельность. На все предложения он отвечал: «Наконец-то можно нести слово Божье людям! Надо пользоваться этим, надо успеть». И он много успел, это понимали все!

Мы с Сергеем подошли к могиле, когда уже смеркалось, но все-таки зашли потом в xрам. Там уже гасили свечи, храм убирали после долгого отпевания. Я подошла поближе к алтарю, и меня охватило какое-то странное чувство. Мне показалось, что отец Александр где-то здесь, рядом, в этой церкви. Многие говорили мне, что испытали что-то подобное.

Заканчивая эти записки, хочу лишь сказать, что не проходит ни одного дня, чтобы я не обращалась мысленно к отцу Александру. Он продолжает поддерживать меня и всех близких по духу людей.

Каждое лето я бываю в Новой Деревне, стою у его могилы, захожу в церковь, бываю и в церкви Космы и Дамиана. Вижу плоды трудов его духовных чад и учеников. На книжных полках у нас дома стоят книги отца Александра, наконец-то изданные у нас. Но горечь утраты не покидает меня. Как он был нам нужен! Как много мог еще сделать! Как он был нужен всем, России, христианскому миру! Кто посягнул на его земную жизнь? Это мучает меня, как всех любивших его, преданных его памяти. И только мысль об отсутствии понятия «небытие» для христиан поддерживает меня, и кажется особенно символичным, что церковь, где был протоиереем отец Александр, — это церковь Сретенья Господня, — значит, встреча впереди.

 

1997–2000 гг.

 

на главную страницу